Идти по радуге – вовсе не такое удовольствие, как воображают люди. Дело в том, что радуга больше всего напоминает старинное пирожное бланманже, которое выделывали на основе взбитых сливок и миндальных орехов, растёртых в пасту: такая же нежная, такая же вязкая и такая же разноцветная. Только бланманже красили ягодными соками, а то ещё свёклой или шпинатом, а радугу красят солнечные лучи. Красиво, конечно, но опасно. Человек, пожалуй, сквозь радугу насквозь провалится. Кошка или собака небольшая с трудом пройдут сколько-нибудь, но затянет их радуга в глубину, и тут разве что вплавь они доберутся до родной твёрдой земли. Хомяк же побежал довольно бойко, едва касаясь лапками пышного бледно-розового первого слоя. Смущал его, правда, тяжёлый клеистый воздух, но бывалый путешественник знал, что так пахнет бумага и краски, без которых не было бы ни его, ни радуги, а только пустой белый лист. Однажды хомяк по неведению впрыгнул в такой белый лист, да ужаснулся одиночеству и бесконечности белой пустоты, развернувшейся во круг него, и быстро вернулся к своей родимой пшеничной стерне.
Так бежал хомяк, бежал, думал о том, что там, на другом конце моста, и так размечтался, что ничего уже дальше своего носа не замечал. Как вдруг этот самый его нос упёрся в ботинки. Да какие там ботинки, в ботинищи упёрся носом хомяк – огромные, на толстой грубой подошве, из грубой сношенной местами до лохмотьев кожи, с девятью железными крючками на каждом, со старыми потрёпанными шнурками, не чищенные, а совсем даже напротив, уляпанные рыжей деревенской глиной да жирной бензиновой городской грязищей. Поднял хомяк глаза наверх, чтоб увидеть того гиганта, что такие ботинки носит, а там и нет никого. Обежал хомяк вокруг, на стоптанные каблуки подивился, хмыкнул и хотел было уже дальше идти, как вдруг:
- Это что ещё за мышь? – прокуренным грубым голосом сказал правый ботинок.
- Эт хомяк, пухлые щёки, - ответствовал ему левый.
- И что он на нас вылупился? Ботинок не видал что ли?
- А дурак, вот и вылупился. Эй, хомяк, ты оглох что ли? Чего глазами хлопаешь, спрашиваем.
- Я, - прошептал бедный хомяк, - я с незнакомыми ботинками не разговариваю. Тем более, если в них человека нет. Ой, а может вы – ботинки человека-невидимки? – спросил он и прижмурился от страха.
- Угу. – сказали вместе ботинки. – Не-а.
«И как их понимать, - подумал хомяк, - «угу» или «не-а», потом лапками подусники потёр, осмелел и спросил погромче:
- Не понял. Так в вас есть человек, или нету?
- Нету, - вздохнули ботинки.
- Он вас что, выбросил? - ещё бы, такие-то старые и замызганные, подумал хомяк про себя.
- Сбежали мы от него.
- А зачем?
- А по глупости. Страсть, понимаешь, нас сразила.
- Что?
- Влюбились мы, олухи старые. Сколько лет на свете жили, чего только не видывали. Уж, казалось бы пора остепениться. – Сказал правый ботинок, - да вот ехали пару недель назад в метро, и вдруг кто-то мне на пятку наступил. Оглянулся я наподдать как следует, чтоб видел, куда ступает, а там… Такие блестящие, такие чистенькие, такие изящные…
- Короче, - сказал левый, - лакированные чёрные лодочки, а подкладка у них золотая.
- Это мы уже потом выяснили, - пояснил правый.
- И понесло нас, - заговорили они дружно, - стали мы их приглашать, обещать им всякие интересности, сказали, что за них на край света готовы идти. А они остренькими каблучками притоптывали, остренькими носиками поводили и смеялись заливисто. Вот, говорят, если и вправду решитесь на край света пойти, кусочек от него отломать и нам привезти, тогда, говорят, может, и поверим вам. А то мы уж учёные, знаем: все ботинки – обманщики. Так вот мы тут и оказались. Хомяк, а хомяк, ты тутошний?
- Нет.
- Жаль. А может, просто так знаешь? Конец света – это здесь?